 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
Решаем вместе
Есть вопрос?
Напишите нам
|
Андрей Бахтинов
(1946 – 1992)
Моё село
То ль радостью, то ль грустью обожгло,
Но защемило сердце, защемило,
Когда в степи явилось мне село
Среди весны, задумчивой и милой.
Над тишиной забытою звеня,
Дрожала розовеющая просинь,
Здесь отцвело, отпело столько вёсен!
Безрадостного я не припомню дня.
И сколько встреч здесь было и разлук –
Всё суета, всё жажда быть счастливым.
А маленькая речка Тугулук
По-прежнему течёт неторопливо.
Земля отцов – не просто так, слова,
Что говорят порой в высоком «штиле»…
Две колеи, заметные едва,
Как два крыла, меня вдруг подхватили!
Еще с полей тянуло холодком,
Туман росу просыпал ледяную,
А мне бежать хотелось босиком
В распахнутую улицу родную!
Ключёвка
Где первая любовь моя
Сложилась тихой песней, как могла,
Данным-давно заброшенная хата
Слепым окном глядит из-за угла;
И козырёк крылечка покосился,
И на сторону крышу повело –
Как будто в травах раненая птица
Волочит ослабевшее крыло…
Всё дорого мне здесь. Любая малость.
Всех прошлых лет сгоревшее жнивьё,
Ведь юность здесь моя недосмеялась
И, может, недоплакала своё.
В глуши таёжной и на горных гребнях,
На берегах и Камы, и Днепра
Во мне не гасла, а с годами крепла
Та песня, недопетая вчера…
И вот иду по улице пустынной,
Где ветры одичавшие одни,
Где, кажется, земля печально стынет,
Забытая ушедшими людьми.
И разве только в хате милой дело,
Что мне под знойным солнцем не тепло?
Чужой лишь не поймёт, как опустело,
И прежде невеликое село.
И прежде жизнь текла – всё больше будни,
Но все свой воз тянули, коль впряглись,
И жили здесь людей не хуже люди,
И радовались жизни, как могли.
Неужто же однажды ночью вьюжной
В окне не вспыхнет ни в едином свет?
Неужто было прошлое ненужным?
Выходит, что и будущего нет?..
Нет, не по мне конец такой печальный!
Я заклинаю, боли не тая:
Пожалуйста, прошу, ты не кончайся,
О сказка родниковая моя!
Мы – русские
О нет, не вызывающе красива,
ну, а взгляни – и глаз не оторвёшь,
моя голубоглазая Россия
с причёской цветом в спеющую рожь;
под грустную мелодию баяна,
ведущая берёзок хоровод,
она в весенних сумерках медвяных,
как в озере лебёдушка, плывёт.
Плывёт в вечернем платье тёмно-синем,
над бровью – шаловливый завиток…
А в ту войну ты сколько износила
солдатских гимнастёрок и сапог?
А сколько тех траншей, плацдармов было
и сколько ран – в атаке штыковой?
И сколько раз склонялась над могилой
ты матерью, и дочкой, и вдовой?..
Покуда жив, могу дышать покуда,
покуда кровь во мне хоть чуть тепла,
я ни на миг всё это не забуду,
что ты, моя земля, перенесла!
И вот смотрю: прекрасней сказки рая
ты предо мною в дымке голубой,–
пусть там их, за границей, удивляет
и русский гнев, и русская любовь…
Живи, голубоглазая Россия! –
Бессмертна красота твоя и стать.
Мы – русские. Мы – в общем-то, простые.
Но нас врагу вовек не разгадать.
Эхо восемнадцатого года
В наши дни, словно дальний гром, –
Восемнадцатый грозный год.
А усну, под моим окном
Красный конь всё копытом бьёт.
Озаряя ночную тьму,
Вьётся грива, как шёлк огня,
И дорога дрожит в дыму
И куда-то зовёт меня…
Просыпаюсь, заря цветёт
Буйным всполохом алых лент…
Восемнадцатый грозный год –
Просто эхо былых легенд.
Только ветры порой свистят,
Только вербы весной грустят,
Где упал в свои двадцать лет
Под копыта коня мой дед.
Стынут в ножнах давно клинки,
Снятся детям цветные сны,
И девчата плетут венки
Из тюльпанов своей весны.
Но когда подступает мрак
И бедой угрожает враг,
Тяжелеет моя рука,
Словно чует эфес клинка.
Лебедь белая
Знаю, мне уж смешно
В облаках витать,
Только с сердцем своим
что поделаю?
Не искал я беды,
Да судьба, видать,
Журавлю полюбить лебедь белую.
За какие ж грехи
на пути своём
мне платить небесам
странной платою?–
Лишь в цветных моих снах
мы летим вдвоём,
а проснусь
и один в пропасть падаю.
Ну, зачем этот крест?
Ну, зачем, скажи?
Ни просвета вдали и ни просини.
Словно выпало вдруг
мне не жизнь прожить,
а всего – от весны и до осени.
Не искал я тебя,
ах, беда, беда,
и, наверно,
с тобой мог не встретиться.
Но случилось не так,
и моя звезда
по-другому уже не засветится.
И другая судьба просто не нужна,
и не стану ни в чём
вышло горькую пить
так и пей до дна,
а любить,
так любить до беспамятства.
Пусть уносят ветра
белых яблонь шум,
пусть в огонь золотой
рощи красятся…
Пусть кончается всё,
об одном прошу
я тебя, положа руку на сердце:
Если в чёрную ночь
иль средь бела дня
тихо крылья сложу онемелые,
я не знаю, за что,
но прости меня
и вздохни обо мне, лебедь белая.
Поющий колокол любви
В садах, разбуженных весной,
сирень неистово цвела,
и для меня, о, боже мой,
была Вселенная мала.
Смеясь и солнцу, и судьбе,
забыв все горести свои,
я слышал в небе и в себе
поющий колокол любви.
Менялись травы и снега,
как в быстрых кадриках кино,
и шалых речек берега,
увы, осыпались давно.
Уходят дни, и не вернёшь,
зови потом, иль не зови,
а ты поёшь, а ты поёшь,
мой звонкий колокол любви.
Я в этой жизни трудно шёл,
кляня дорогу ни одну…
Когда ж израненной душой
к причалу милому прильну,
ты раскачайся надо мной
и снова душу оживи,
как той сиреневой весной,
поющий колокол любви.
И даже если в горький час,
когда не отвести беду,
я с болью, льющейся из глаз,
в снега иль травы упаду,
«Спасибо Вам,- шепну судьбе,-
за бред горячечный в крови,
за то, что в небе и в себе
я слышал колокол любви».
На рассвете
Словно яблоко всклень наливное,
Мы делили рассвет на двоих.
И тебя родниковой водою
Из ладоней поил я своих.
Я поил, ты к ладоням клонилась,
Распрямлялась легко, как лоза,
И ещё зеленее светились
Зеленинки в счастливых глазах.
Ты смеялась, смеялась, смеялась…
И звала, и дразнила меня
Губ твоих земляничная алость
На рассвете счастливого дня.
» Ах!» – и нет колокольчиков звонких,
Немота… глухота… тишь да гладь…
Долго эхо стояло в сторонке,
Что-то силясь, наверно, понять.
Танго при свечах
Ирине
* * *
Танцуем танго при свечах,
моя тростинка вешняя.
Пусть будет музыка звучать
печальная и нежная.
Пусть долго звуки в тишине
кружат одних на свете нас…
Ты ясной ранью снилась мне
да только поздно встретилась.
В окне вишнёвая лоза
дрожит, туманом тронута.
Твои тревожные глаза –
как два глубоких омута.
Ах, эти омуты, бог мой! –
такие вышли сложности:
я утонул в них с головой,
а выплыть нет возможности.
Но, видно, песню не сложить:
ведь мы с тобою поняли,
что жаждем музыки всю жизнь,
да в жизни нет гармонии.
Нам вместе лучше б не встречать
хмельные зори летние…
Последний танец при свечах,
Любовь моя последняя…
Бессонница
Двадцатый век в закат устало клонится,
а сердцу нет спокойного угла;
бессонница, бессонница, бессонница
звонит во мне во все колокола.
Тревожны дни, тревожны ночи звездные,
тревога жжет предзарья полутьму,
и в «хате с краю» в наше время грозное
не отсидеться, люди, никому.
Не упивайтесь сладких грез отравою,
задумайтесь, качнувшись у черты,
на чьих костях бушуют вёсны травами,
на чьей крови опять взошли цветы.
Задумайтесь, пока беда не тронула
подлунной жизни тоненькую нить,
и атомные бомбы и нейтронные
пока есть шанс и время разрядить.
Вы слышите?! Плывёт с небесной звонницы
зловещий гул не миномётных гроз…
Бессонница, бессонница, бессонница,
извечный и мучительный вопрос:
когда же мир от скверны зла излечится
и к чёрной бездне остановит бег?
Не будь спокойным слишком, человечество!
Не будь беспечным слишком, человек!..
Двадцатый век уходит в нимбе ядерном,
и век грядущий дыбится во мгле!
И прежде, чем цвести на Марсе яблоням,
дай Бог нам сохранить их на Земле.
Берёзы белые, берёзы чёрные
Берёзы белые
весной с причёсками.
В косынках траурных –
березы черные.
Берёзы белые
в обнимку с клёнами.
С печалью обнялись
берёзы чёрные.
Берёзы белые –
краса девчоночья.
Солдатских вдов тоска –
берёзы чёрные.
* * *
С детских лет и светло так, и грустно,
А порой и до боли – во мне
это сладкое Родины чувство,
эта верность родной стороне.
В мире верности выше не знаю,
и хлестни хоть двенадцатый вал,
я, целуя багряное знамя,
неспроста на колени вставал,
не согласно тому, что так надо,
что велит нам так строгий устав,–
это право берут, как награду,
на колено под знаменем встав!
Потому, что на знамени этом,
развернувшемся над головой,
кровь в гражданской рубившихся дедов,
кровь отцов на второй мировой…
И не злобствуй ты, чёрная сила,
не слетайся на пир, вороньё:
не возьмёшь ни берёзки в России,
ни единой травинки её!
Ровеснику
Наш первый след
был на земле от следа
солдат войны,
и мёртвых, и живых;
мы –
первые наследники Победы,
зелёные ростки
сороковых…
И вот уже «косая»
выбивает
и нас на перевале
звёздных лет,
что делать,
жизнь без смерти не бывает,
уж так устроен
этот белый свет.
В заботах дней
порой не до улыбок,
всё меньше снится
нам красивых снов;
и много мы
наделали ошибок,
и много лишних
обронили слов.
И, может быть,
мы не сумели шире
смотреть на мир,
в каком случилось жить,
но всё-таки
мы
чего за нас
другим не совершить.
И, коль уйти мне с песней
недопетой,
уйду,
всего, что было, не кляня,
как продолжатель
добрых дел Победы,
ведь
и меня.
Мечта моя звёздная
Полёт мечты высок и звонок –
так в май летают журавли,
а ты твердишь, что я – ребёнок,
что отрываюсь от земли;
пойми, ведь это очень просто,
как жажда, голод, или грусть:
я с детских лет тянулся к звёздам
и до сих пор ещё тянусь.
И что плохого в том, Наташа,
коль от души хоть раз на дню
я в людях чувства приукрашу,
я им судьбы присочиню?
Пусть, словно в сказке, отвергаю
наш будничный житейский быт,
пусть праздник вечным не бывает,
но ведь, наверно, – может быть?
Но ведь, наверно, быль и небыль
близки друг к другу, наконец,
и
для человеческих сердец?
Но ведь, наверно, это можно –
жизнь приукрашивать тепло,
чтоб всё, что в этой жизни ложно
Мир подобреет не внезапно:
не в данный день, не в данный час
и всё-таки
придут же люди лучше нас?
Придут! И будут в мире вечном
светить, сравнявшись навсегда,
земное сердце человечье
и в небе ясная звезда!
Под стук колёс
Говорят, что с церквей
посшибало кресты вороньё,
и бредут по Руси
толпы злых и духовно увечных…
Только знаешь, мой друг,
а, по-моему, это враньё:
если ты – человек,
ты всегда сохранишь человечье.
Перемены властей
не изменят сердечных страстей
и полётов души
отменить по заказу не смогут.
Так давай погадай
мне цыганка на даму крестей,
на удачу мою
и на дальнюю завтра дорогу.
Хоть и горечь испить
довелось мне от жизни до дна,
хоть и тени уже
под уклон от вершины ложатся,
верю я до сих пор,
что любовь есть на свете одна,
как одна высота,
за которую стоит держаться.
Надо просто дышать
и смеяться, и плакать, любя,
в этом мире большом
и жестоком порой без предела.
И ещё –не терять
ни в беде, ни в победе себя,
чтобы совесть не жгла,
чтобы сердце стыдом не болело.
Сколько всяких мостов
не сжигай за собой навсегда,
снова память вернёт,
вдруг обратно из дальнего рейса…
Лишь летят по земле,
невозвратно летят поезда –
наших лет поезда,
неизбежно сходящие с рельсов.
Откровение
Романтика нынче в загоне,
поэты купцам – не родня.
Мои красногривые кони
над бездной проносят меня.
Я бросил натягивать вожжи,
махнув безнадёжно рукой,
хоть хочется всё же попозже
сорваться в бездонный покой.
Я в жизни привык к непокою,
в тревогах – моя благодать:
ведь жизнь – это
за что её можно отдать.
За что? За желудок лишь сытый?
За тряпки? За золота блеск?
Простите, к такому корыту
не лезу, как прежде не лез.
Я в очередь встал бы в такую
и рвался б, наверно, из жил,
чтоб в душу звезду голубую
мне ангел небесный вложил…
Романтика нынче не в моде,
звук песен, цвет красок не тот,
но буйной весны половодье
милей мне искусственных вод.
Не стану, как путник убогий,
просить я чужого огня;
сойду без сомненья с дороги,
что выберут мне за меня.
Любимая, просто по-детски,
каких бы нам ни было лет,
не верь, что крылатых и дерзких
на свете людей уже нет.
Что меркнет в крутых переменах
мечты журавлиная песнь,
что стали по рыночным ценам
продажными совесть и честь…
Не верь, даже если в законе
земной над романтикой суд,
мои красногривые кони
над бездной меня понесут.
Грустя без тебя ночью лунной,
с ума я схожу вновь и вновь.
Но если любовь не безумна,
зачем мне такая любовь?
И сердце болит то и дело –
порою в глазах аж темно.
Но если б оно не болело,
зачем мне такое оно?
Сожгу я и душу до срока,
к любви, точно к храму, спеша.
Но если в душе нету Бога,
горит ли и греет душа?..
Мечта идеалиста
Люблю я белый цвет акаций
И звон снегов, и шум дождей;
Поэту нечего толкаться
Среди министров и вождей.
Дух поэтической свободы,
Искусства краски и огни.
От политической заботы
Спаси, господь, и сохрани.
Я сотни раз замёрз и вымок,
Прикрыв лишь песню, как свечу;
А коммунизм хорош, иль рынок,
Судить об этом не хочу.
И всё ж, в какой зовут нас поезд,
Сулят какую благодать,
Когда иным и честь, и совесть
Купить не стыдно и продать?
Откуда – свет в конце туннеля
И рай на дальнем рубеже,
Когда у многих-то, на деле,
Нет света в собственной душе?
Нас не спасут ни коей мере
Ни хлеб, ни золото, ни сталь:
Без милосердия и веры
Не может мир счастливым стать.
А как бы дивно Музы пели,
И как бы всё кругом цвело,
Когда бы люди не хотели…
Нет, не умели делать зло.
* * *
В моей судьбе, как по реке в предзимье,
остывших дней уносится шуга,
но всё шумит таинственно-призывно
весной любви сибирская тайга.
Зачем считать года и километры,
Хотя б у самой бездны на краю?
Войду в тайгу, и царственные кедры
мне возвращают молодость мою.
Я не боюсь в тайге ходить рисково,
а коль случится вдруг попасть в беду,
в последний раз признательности словом
с тобой, о жизнь, прощаться
подожду.
Мне не стареть, пока на этом свете
есть хоть один
манящий огонёк,
пока поёт хмельной таёжный ветер
о красоте нехоженых дорог.
Любовь журавлиная
Пора бы трезво мне, наверное,
Взглянуть в глаза своей судьбе…
Зачем натянутыми нервами
Тянусь в беспамятстве к тебе?
Зачем опять без сожаления,
Бросая спешные дела,
Всю жизнь меняю на мгновения,
Где рядом ты со мной была?
И будто сны мне разноцветные
Несёт таёжная река,
Где над мечтой моей заветною,
Как бригантины – облака;
Где жизненно, а не искусственно
Цвета и запахи остры,
Где у костров я пел, их чувствуя –
Тех, что восходят на костры…
Прости души моей смятение,
Что так забылась на беду:
Ведь у тебя пора цветения,
А я по осени бреду.
Прости, заря моя вечерняя,
И этот стих, и эту боль.
Я рад бы сам, чтоб – увлечение,
Да не обманешься – любовь.
Мне о тебе щебечут ласточки,
Звенят снега, поют ручьи…
А ты всё смотришь с фотокарточки
В глаза тревожные мои…
* * *
Моя любовь большая не капризна
И не подвластна бурям и годам:
Я за неё отдал уже полжизни,
Ещё полжизни с радостью отдам.
Её в пути негаданно я встретил –
Нежданно в осень глянула весна;
Мне только б знать, что есть она на свете,
А жизнь за это – право, не цена.
Лишь улыбнись, и ничего не значат
Вчерашних дней обиды и печаль;
Лишь позови, и, кажется, иначе
Огнями просияет мой причал.
Спасибо всем благоприятным звёздам:
И алым, и рассветно-голубым!
Прости за то, что встретил слишком поздно,
Что не успел, не спел, недолюбил…
Ещё грядут мне беды и напасти,
И воронью в судьбе моей кружить.
Не дай лишь, Бог, не дай мне, Бог, несчастья
Свою любовь и муку пережить.
* * *
О, Родина!
Отцов моих земля!
Я повторял и повторяю снова
Щемящее, как песня журавля,
Святое, удивительное слово –
Россия!
Слово самых первых слов,
Что мы со школьных дней произносили.
В нём – звук любви, в нём – звон колоколов
И женский вздох, и детский плач…
Россия!
Я из листвы твоей, твоей травы,
Мне дорога в тебе любая малость.
Хоть для меня ты не с большой Москвы,
А со степной деревни начиналась.
И до сих пор, когда в ночных полях
Я думаю о сокровенно-близком,
Мне ярко светят звёзды не с Кремля,
А с неба, что над хатой материнской.
Мне все слова высокие смешны,
Когда вдруг слышу слева или справа,
Что в мире два понятия равны:
Россия и российская держава.
Не верю я попам и мудрецам,
Что право есть в крутой державной силе,
Чтоб говорить от чистого лица –
От твоего лица, моя Россия!..
Нет, не уйдут в забвенье судеб дым,
Жестоких лет кровавые потёмки,
Когда, прикрывшись именем твоим,
Стреляли нас тираны и подонки.
Не оправдать державною рукой
За временной завесою туманной
Ни каменные тюрьмы Соловков,
Ни мрачные бараки Магадана.
Я не прощу искателям чинов,
Которым об отчизне нет печали,
Что от России истинных сынов
Как от Христовой церкви, отлучали,
Но не бывать среди моих друзей
И тем, кто нынче по Европе снова
За все грехи царей или вождей
С тебя, Россия, спрашивать готовы.
У крайней даже не подам черты
Руки двуликим этим демократам,
Что оскверняют русские кресты
И памятники русскому солдату.
В спаситель-меч плевать, в спаситель-щит –
Что ж, это всё в истории не новость.
Ты у бесчестных чести не ищи
И совести – у потерявших совесть.
Что злоба нам змеиных языков,
Шипящих у российского порога!
Простим за ради Бога дураков,
Пусть лаются, обиженные богом,
О, Родина!
Земля с крутой судьбой,
Твой горький путь вовеки неподсуден!
И я, и я виновен пред тобой
За всё то зло, что было, есть и будет!
И потому, пока ещё живой,
Ни отдыха не знать мне, ни покоя,
Но не пойдём мы по миру с тобой,
Как нищие, с протянутой рукой.
И я пою с лакеями не в лад,
Готовый на костёр, и на мытарства,
Что Родина есть больше во сто крат,
Чем смысл безликий слова «государство».
Скажу с плеча, как проведу межу, –
Отступники уж до того взбесили! –
Я за Россию голову сложу,
Но никогда – за правящих в России.
Вечный свет
В суете городов,
задохнувшихся шумом и смогом,
озираюсь с тоской:
ну, зачем, вдруг, сюда занесло?..
И подолгу стою
на просёлочной тихой дороге,
где так пахнет землёй,
и на сердце, как в детстве, светло.
Сколько б раз ни пришлось
по проспектам бродить необычным,
сколько б ярких реклам
ни мигали мне в дымке ночной,
я забыть бы не смог
даже ради прописки столичной
ни тайгу, и ни степь,
ни просёлок, ведущий домой.
Пусть толкут без меня
по Москве горделиво-спесивой
митинговую пыль
чьи-то нервные пары штиблет,
всё ж большая Москва –
слава богу, ещё не Россия,
и не в звёздах Кремля –
самый чистый и праведный свет.
Не от чёрных машин,
что стоят у парадных подъездов,
где, как прежде, не верят слезам –
я беру этот свет
от улыбки далёкого детства,
от высокой мечты,
давшей ветер моим парусам.
Я беру этот свет
в свои песни, надежды и память
от степных родников,
утолявших печали не раз;
от ночного костра,
навсегда уронившего пламя,
словно в синий туман,
в поволоку единственных глаз;
от лесов и полей,
от озёр красоты несказанной,
от рассветных лугов,
затаивших вселенскую грусть;
я беру этот свет,
самый чистый и праведный самый,
что веками хранит
деревенская горькая Русь.
* * *
Когда надломят неудачи,
и дождь тоски – в костёр души,
спеши всю жизнь переиначить,
начать всё заново спеши;
нам, многим, путь переползала
порой нежданная беда,
но, к счастью, в мире есть вокзалы,
и ходят, к счастью, поезда…
И, кто к судьбе
впадал в немилость,
тот может дать один совет:
чтоб всё к удаче изменилось,
возьми куда-нибудь
билет.
Куда? – Раздумывать не надо:
ты не часы сдаёшь в ремонт,
лишь потянись
душой и взглядом
за горизонт, за горизонт…
За мгновенье до рассвета
В двадцать вёрст мой путь недальний,
в двадцать звёзд небес свеченье,
шёл я к дому со свиданья
из соседнего селенья.
Облака в тумане синем
ходко плыли небесами,
будто, в море бригантины
под тугими парусами.
Шёл я полем, шёл я лугом,
степью вольной и широкой,
с семиструнною подругой –
по просёлочной дороге.
Шёл влюбленный и счастливый,
из весны в начало лета,
снов цветных желал любимой
за мгновенье до рассвета.
Я в беду не верил – напасть
в это тихое мгновенье.
Всё мне было только в радость,
всё мне было в удивленье:
В пышных кронах абрикосов
заплутавшие зарницы,
и серебряные слёзы
у ромашек на ресницах,
И тугой пшеничный колос,
мёдом брызгающий в руки,
и трёхструнки лесополос,
льющих лиственные звуки,
И знакомая дорога,
где идущему не тесно,
и, молчавшая до срока,
в сердце зоревая песня:…
И, уж на слово поверьте
вы влюблённому поэту,
видел я глаза бессмертья
за мгновенье до рассвета.
